КЛИБАНОВ

Александр Ильич (14.11.1910, г. Борисов Минской губ.- 23.05.1994, Москва), советский историк, источниковед, религиевед, исследователь сектантства. Род. в семье врача. В 1932 г. окончил Историко-лингвистический ин-т им. Н. К. Крупской в Ленинграде. К. начал публиковать сектоведческие и религиеведческие работы в 1929 г., они носили пропагандистско-агитационный антирелигиозный характер. В 1932 г. он защитил кандидатскую диссертацию по истории меннонитов, стал научным сотрудником Антирелигиозного музея, работал в Государственном антирелигиозном издательстве. В 1932-1934 гг. занимал должность зав. отделом агитации и пропаганды ленинградского отд-ния Союза воинствующих безбожников. В 1934 г. преподавал в Политико-просветительском ин-те им. Н. К. Крупской.

В 1936 г. К. был арестован по обвинению в троцкизме и приговорен к 5 годам ИТЛ. После освобождения в 1942-1945 гг. преподавал в Красноярском педагогическом ин-те историю СССР, сначала в качестве доцента, с 1943 г. в качестве заведующего кафедрой истории СССР. В 1946-1948 гг.- зам. директора Музея истории религии АН СССР в Москве, в 1947-1948 гг.- научный сотрудник Ин-та истории АН СССР.

А. И. Клибанов. Фотография. 3-я четв. ХХ в.

Второй арест последовал в 1948 г. К. был приговорен к 10 годам ИТЛ. Освобожден в 1954 г., реабилитирован в 1955 г. В 1955-1993 гг. работал в Москве научным, старшим научным, затем ведущим научным сотрудником Ин-та истории АН СССР (с 1968 - Ин-та истории СССР АН СССР, с 1992 - ИРИ РАН).

Ведущая тема научного творчества К.- история отечественной религиозно-общественной жизни: антицерковные движения средневековья (им посвящен цикл крупных статей и монография «Реформационные движения в России в XIV - 1-й пол. XVI в.». 1960), история сект в XVII - нач. XX в. («История религиозного сектантства в России». 1965), религ. движения в послереволюционное время («Религиозное сектантство и современность». 1969; «Религиозное сектантство в прошлом и настоящем». 1973; «Из мира религиозного сектантства». 1974). Все эти книги и статьи связывает одна принципиальная тема: вклад религиозно-общественных движений в отечественную историю и соотнесение их духовного и социально-практического опыта с опытом параллельных европ. еретических, реформационных, сектантских движений.

В фундаментальном исследовании о русских «реформационных движениях» К., не выходя за рамки атеистических взглядов, принятых в советской науке, сумел продемонстрировать сложность и глубину проблематики истории еретических течений в России XIV - 1-й пол. XVI в. Содержание монографии гораздо шире заявленного в названии, оно включает в себя все течения и настроения в Церкви в изучаемый период (К. также проанализировал взгляды и умонастроения исихастов, нестяжателей, иосифлян), что улучшило представления о сложности и многообразии религ. жизни в России того времени.

К. попытался показать, что антицерковные движения XIV-XVI вв.- аналог современным им «городским ересям» и реформационным движениям Зап. Европы. До К. историю русских еретических движений начинали с ереси стригольников. Он же относит зарождение религ. вольнодумства на Руси к рубежу XIII и XIV вв., когда среди мирян и низшего духовенства распространились стихийные антицерковные настроения, порожденные авторитарностью и симонией в Церкви. Во 2-й пол. XIV в. этот еще не вполне оформленный антицерковный протест перерос в открытую ересь - стригольничество, а в посл. трети XV - нач. XVI в.- в ересь жидовствующих. К. тщательно проанализировал глоссы, оставленные на полях книг писца Ивана Чёрного; ввел в научный оборот важный для истории еретических взглядов трактат «Написание о грамоте», находящийся в тесной связи с заново истолкованным К. «Лаодикийским посланием» Федора Курицына (К. также подготовил издание выявленных им источников: Источники по истории новгородско-московской ереси кон. XV - нач. XVI в. № 8: Приписка Ивана Черного к «Еллинскому летописцу»; № 9: Пермские глоссы. № 10: Сочинение против монашества / Подгот.: А. И. Клибанов // Казакова Н. А., Лурье Я. С. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV - нач. XVII в. М.; Л, 1955. С. 277-305).

Главное отличие рус. ересей от европейских К. видел в том, что на Западе реформационные и ренессансные течения были противопоставлены друг другу, в то время как в России происходило их взаимовлияние и взаимопроникновение. Тематика равенства вер и народов, «самовластия души» прослеживается в разных проявлениях на протяжении всего повествования. К. рассматривает взгляды не только обвиняемых в ереси Матвея Башкина, Вассиана (Патрикеева), Феодосия Косого, но и правосл. писателей: прп. Иосифа Волоцкого, архиеп. Новгородского св. Геннадия (Гонзова), прп. Нила Сорского и др. К характеристике взглядов многих из них он вернулся в своей последней книге - «Духовная культура средневековой Руси» (1994, 19962), в которой центральное место занимает изучение феномена православной святости.

К. заострил внимание на специфике взаимодействия рус. культуры с античным культурным наследием. Это взаимодействие было опосредовано визант. патристикой. Значение патристики как транслятора античных ценностей в рус. культуру долгое время недооценивалось. Тем более не ставился вопрос, в какой степени восточнохрист. базис русской духовной культуры предопределил ее типологические отличия от лат. культуры. К. обратил внимание на существование параллели между идеей итал. гуманистов о свободе воли, провозглашенной, в частности, Дж. Пико делла Мирандолой в «Речи о достоинстве человека», и положениями визант. патристики, напр., сочинениями свт. Феофила Антиохийского, что, по мнению исследователя, говорило не только о традиционно-христ. корнях гуманистической идеологии, но и о том, что, будучи новыми для латинско-католич. традиции, подобные идеи не вступали в противоречие с правосл. идеологическим и религиозно-философским каноном. Такой подход позволил К. показать, что, во-первых, византийско-правосл. религиозно-философская традиция стала источником развития гуманистической мысли в восточнославянском мире, во-вторых, эта традиция, усвоенная постепенно восточнослав. Православием, привносила своеобразие в реформационные тенденции в отечественной культуре и религиозно-общественной борьбе.

Введение истории рус. духовной культуры средневековья и раннего нового времени в контекст общеевроп. культурно-религ. процессов нашло оппонентов в лице как некоторых зарубежных историков (напр., Э. Хёша: Hösch E. Orthodoxie und Häresie im alten Russland. Wiesbaden, 1975), так и советских ученых (среди участников дискуссии о степени приобщенности России к гуманизму и Реформации, о концепции русского Предвозрождения). Тем не менее новый взгляд на религиозно-общественные движения допетровской России, предложенный К., помог глубже понять историю рус. духовной культуры в соотнесении ее с общемировым развитием.

Цикл исследований К. посвящен рус. сектантству. Исследователя интересовала не только дореволюционная история существовавших в России сект, но и проблематика сектанства в СССР, в т. ч. в совр. период (в 1959-1961 К. руководил научной экспедицией по изучению религиозной жизни в Пензенской, Тамбовской, Липецкой и Воронежской областях; полный анализ результатов полевого исследования экспедиции опубликовать не смог, поскольку они не удовлетворили партийное руководство). Особое внимание К. уделял изучению социально-психологических корней сектантства, что позволило сделать вывод, что истоки веры сектантов гораздо глубже, чем обычно предполагалось советской наукой. Работы К. показывали, насколько сложен комплекс религ. представлений, и тем самым разрушали мнение властей о том, что преодолеть «религиозное отчуждение» можно при помощи пропагандистско-адм. нажима.

Поскольку религиозная Реформация XVI в. была представлена у восточнослав. народов довольно ограниченно, то сектантские движения 2-й пол. XVII-XIX вв., внимательно изученные К.,- христовщина, духовное христианство, молоканство, духоборчество, штундизм, баптизм и др.- трактуются исследователем как «второе издание» реформационных движений в России. К. не только дал анализ их учений, социальной базы и исторической роли, в частности роли «обводного канала» капиталистического развития, но и выстроил генеалогию этих движений, показав некоторые общие закономерности их эволюции.

Характеризуя старообрядчество, К. подчеркивал, что раскол XVII в. носил прежде всего религиозный, а не только социально-экономический характер, как пытались представить советские исследователи. Однако приверженность старообрядцев к внешней стороне религии, их готовность «умереть за аз» не исчерпывают всего духовного содержания движения. К. считает возможным говорить о паулинистских мотивах в проповеди раннего староверия, а такие мотивы, как известно, были одной из составляющих реформационной проповеди в Европе. С др. стороны, исследования К. по истории религ. сектантства показывают, что, не будучи порождением старообрядчества, сектантство имело точки соприкосновения с ним, а внутри староверия складывались по сути протестант. толки, напр., бегуны и беспоповцы, у к-рых К. отмечал определенное сходство с баптистами и меннонитами.

К. открыл новое направление в изучении рус. духовной культуры - народную социальную утопию, которой посвятил монументальное исследование («Народная социальная утопия в России». 1977, 1978. 2 кн.). В монографии речь идет об идеалах справедливости (притча о Правде и Кривде, легенда о царе-избавителе), о социальных идеалах русских мыслителей XVI в.- Ф. И. Карпова, прп. Максима Грека, Ермолая (Еразма), И. С. Пересветова, Ф. Косого, о социально-утопических представлениях участников крестьянских войн и их современников (Квирин Кульман, Евфимий), наконец, об утопических проектах и попытках их реализации в массовых народных движениях антифеодального и антицерковного протеста в XIX в. К. удалось приоткрыть завесу над упованиями тех слоев общества, которые, по выражению А. Я. Гуревича, для историка часто представляют собой «безмолвствующее большинство». К. показал, что крестьянство, хотя и редко, но доходило не только до вербализации своих социальных чаяний, тесно связанных с христианством, но и до попыток воплотить их в жизнь (об-ва Н. Попова «Любовь братства», М. А. Попова «Общее упование», Т. Бондарева «Единодушная и единосердечная артель» и др.). При этом К. обращает особое внимание на понимание «веры» и «правды» в процессе изменения народного сознания. К. показывает, что все социальные искания рус. народа были сопряжены с его религ. исканиями, народные социальные утопии тесно смыкаются с «крестьянским протестантизмом» XVII-XIX вв. Это обстоятельство помогает лучше понять, в чем состояла народность не только художественных, но и идейных поисков Л. Н. Толстого, чье имя часто фигурирует в книгах К.

Особая тема творчества К., внешне, казалось бы, выпадающая из общей канвы его исследований,- «декабризм» и декабристы. Началом ее разработки послужило обнаружение в архиве Красноярского гос. краевого музея переписки ряда осужденных декабристов (И. И. Пущина, Н. А. Бестужева, А. И. Якубовича, А. Н. Сутгофа, В. Л. Давыдова и др.) с жандармским полковником Я. Д. Казимирским, ставшим другом ссыльных дворянских революционеров. Сам по себе факт переписки знаменателен и помогает лучше понять не только судьбу декабристов, но и характер русского общества 1-й пол. XIX в.

К. был награжден премией им. Б. Д. Грекова Президиума АН СССР (1980) за монографию «Народная социальная утопия в России», Гос. премией СССР в области науки и техники «за цикл работ по истории религии и рус. народного свободомыслия XIV-XIX вв., опубликованных в 1960-1978 гг.» (1983).

Книги К. переведены на англ., нем., итал., кит., япон. и др. языки.