МИХАИЛ

Схим. Михаил (Чихачёв). Литография. Кон. XIX в.

(Чихачёв Михаил Васильевич, 8.04.1806, Порховский у. Псковской губ.- 16.01.1873, Троице-Сергиева пуст. близ С.-Петербурга), схим., подвижник благочестия. Происходил из младшей ветви старинного дворянского рода, представитель которого Данило Чихачёв был воеводой в одной из пограничных со шведами крепостей и погиб, защищая ее, в 1580 г. К этому роду, которому в 1624 г. были пожалованы поместья в Псковской губ., принадлежали действительный статский советник М. Н. Чихачёв (1-й Псковский губ. предводитель дворянства), географ и путешественник П. А. Чихачёв, адмирал, генерал-адъютант, управлявший морским мин-вом, директор Русского об-ва пароходства и торговли и председатель департамента промышленности, наук и торговли Государственного совета Н. М. Чихачёв, а также его сын Д. Н. Чихачёв - член Государственной думы (в гражданскую войну погиб, сражаясь на стороне Добровольческой армии).

Отец М., Василий Яковлевич (1760 - ?), сын капитана, гвардии прапорщик, владел в Порховском у. сельцом Токаревка (Токарево) и селеньями в Новоржевском у., мать - Екатерина Михайловна, урожд. Семенская. До 16 лет М. получал домашнее воспитание в имении, преимущественно от учителей-французов, в обстановке «баловства и болтовни» и, несмотря на традиционную религиозность семьи, о вере имел «весьма темное понятие». В молодости он отличался способностями к учебе, но и рассеянностью и леностью, был «весельчак и говорун». Сестра Ольга (1798-1867) вышла замуж за крупного чиновника И. А. Голенищева-Кутузова (1801-1874), впоследствии была похоронена в санкт-петербургской Троице-Сергиевой пустыни, другая сестра - Екатерина (род. в 1789). Как и старшие братья (Дмитрий (род. в 1794) и Александр (род. в 1801)), М. был определен на военную службу. В 1822 г. он успешно сдал приемный экзамен в Главное Инженерное училище и генерал-инспектор вел. кн. Николай Павлович взял М. пансионером, как и его однокашника Д. А. Брянчанинова (см.: Игнатий (Брянчанинов), свт., еп. Кавказский и Черноморский). Будущий император почти ежедневно посещал училище. Во время учебы М. В. Чихачёв отличался хорошей успеваемостью и честностью. Несходство характеров не помешало его искренней дружбе с Брянчаниновым, в к-рой Дмитрий играл роль «старшего брата». Для свт. Игнатия на всю жизнь благодаря промыслительному «единодушию и единомыслию» М. стал самым близким человеком.

Юнкера вели строгую благочестивую жизнь, выделяясь особым религиозно-нравственным настроем, и получили прозвище «товарищи-монахи»; они изучали творения святителей Димитрия Ростовского, Иоанна Златоуста, прп. Иоанна Лествичника, сб. «Добротолюбие», а также труды С.-Петербургского митр. Михаила (Десницкого). Законоучитель уч-ща и настоятель Михаило-Архангельской ц. прот. А. И. Малов заподозрил друзей, желавших по инициативе Брянчанинова бороться с греховными помыслами и еженедельно принимать Св. Тайны, в «политических замыслах» и масонстве. После этого оба друга вынуждены были сменить духовника. Каждое воскресенье они стали тайно исповедоваться и причащаться в ц. преподобных Сергия и Германа Валаамского подворья на Мясной ул., 9 (не сохр.). Один из старцев подворья мон. Серафим (Козлов; с 1834 г.- иеромонах, насельник Троице-Сергиевой пуст., с 1838 г.- строитель Череменецкого во имя апостола Иоанна Богослова монастыря) сказал друзьям: «Здесь вы не удовлетворите души вашей, а… есть в Невском монастыре ученики отца Леонида, старца опытного и получившего образование монашеское от учеников старца Паисия Молдавского, они вам лучше укажут путь» (Соколов. 1915. Ч. 1. С. 66). По воспоминаниям М., они обычно с 7 до 13 ч. проводили время в классах училища. По возвращении, скромно отобедав, отправлялись к вечерне в Александро-Невскую лавру, где после богослужений заходили для беседы и исповедования помыслов к ученикам прп. Леонида (Наголкина, в схиме Льва): иером. Аарону (Марякину; 1780-1844), казначею лавры, духовнику иером. Афанасию или монахам Харитону и Иоанникию (Бочарову, в схиме Леониду; 1783-1853), с 1834 г. насельнику Оптиной в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы пустыни. По окончании юнкерских классов Брянчанинов и Чихачёв поселились вместе на Невском проспекте в доме И. Ф. Лопатина, ежедневно посещали раннюю литургию в лавре, строго соблюдали посты, избегали увеселений. Друзья «совещались с иноками как с духовными отцами обо всем, что касается внутреннего монашеского делания, исповедовали свои помыслы, учились, как охранять себя от страстей, греховных навыков и преткновений» (Жизнеописание еп. Игнатия. 2002. С. 35-36). Сведения о друзьях дошли до митр. Новгородского, С.-Петербургского, Эстляндского и Финляндского Серафима (Глаголевского), к-рый после беседы с Брянчаниновым разрешил иером. Афанасию исповедовать молодых офицеров. Сам прп. Леонид (Наголкин) весной 1826 г. остановился в лавре, где с ним в присутствии о. Иоанникия общался Брянчанинов. После этой встречи Дмитрий сказал М. В. Чихачёву, что принял решение просить отставки и искать спасения в уединении, но начальством был направлен в Динабургскую крепость (совр. Даугавпилс). В Инженерном училище еще в 30-х гг. XIX в. ощущалось влияние кружка любителей и почитателей «святости и чести», который в шутку именовался «сектой Брянчанинова», но оно приобрело более секулярный характер.

В 1826 г. М. В. Чихачёв был выпущен в звании прапорщика из нижнего офицерского класса Главного инженерного уч-ща и направлен в учебный саперный батальон. 6 нояб. 1827 г. в С.-Петербурге на собственной квартире он встретился с только что получившим Высочайший указ об отставке инженер-поручиком Брянчаниновым, к-рый направлялся к прп. Леониду в Александров Свирский во имя Святой Троицы монастырь. Брянчанинов предложил другу просить об отставке, обещая не оставлять его без своей помощи. Следующая их встреча произошла на той же квартире в 1828 г., когда Брянчанинов направлялся вслед за старцем Леонидом в Площанский в честь Казанской иконы Божией Матери монастырь. Чихачёв и Брянчанинов находили военное дело несовместимым с христ. убеждениями и не желали участвовать в мздоимстве, распространенном в инженерном ведомстве. Однако Чихачёв вместо отставки по «домашним обстоятельствам» был командирован в Бобруйскую крепость. В 1828 г. он повторно подал прошение об отставке. 20 апр. 1829 г. прошение было удовлетворено (помогли родственные связи) без извещения императора, несмотря на развернувшуюся тур. кампанию. Имеются свидетельства о том, что М. В. Чихачёв временно поселился в имении своей сестры Ольги, но вскоре покинул дом и направился в Бабаевский во имя святителя Николая Чудотворца монастырь. Однако, по более достоверным сведениям, Чихачёв из Бобруйска направился в Площанскую обитель, куда прибыл 11 янв. 1829 г. Здесь Брянчанинов сподобился видения креста, на котором был написан призыв отречься от всего земного. У креста стоял и Чихачёв, который по гласу свыше был призван «участвовать в страданиях» буд. свт. Игнатия. По замечанию Чихачёва, с тех пор его товарищ получил особую «духовную силу разума» и способность разрешать трудные вопросы. В отличие от Брянчанинова Чихачёв был доволен руководством прп. Леонида, его «простыми словами и благословениями», к-рые «облегчали сердечную скорбь и обновляли унылый дух», позволяли стать новым человеком и «приняться опять с усердием и удовольствием за внутренний подвиг очищения сердца от страстей» (Соколов. 1915. Ч. 1. С. 82). Старец, хотя и не сразу, но разрешил друзьям жить отдельно от братии, в келье в монастырском саду, избегая многолюдных собраний.

В апр. 1829 г. о. Леонид из-за разногласий с настоятелем иером. Маркеллином покинул обитель, а вслед за ним уехали и Брянчанинов с Чихачёвым. Друзья побывали в Свенском мон-ре, где беседовали с затворником иеросхим. Афанасием, учеником прп. Паисия (Величковского), затем - в Белобережской пуст., а в мае прибыли в Оптину пуст., куда перешел прп. Леонид. Но и здесь настоятель прп. Моисей (Путилов) сомневался, смогут ли молодые дворяне соблюдать монастырские правила. Действительно, как вспоминал М., им пришлось пережить как неблагосклонность нек-рых насельников, так и суровость монашеского быта (они сами готовили себе похлебку из круп без масла, а вместо ножа Чихачёв использовал топор). Болезни обоих, а также нездоровье матери Брянчанинова, желавшей видеть сына, привели осенью 1829 г. к возвращению его в вологодскую родительскую усадьбу Покровское, куда пригласили и Чихачёва. По дороге друзья молились у мощей прп. Сергия Радонежского в Троице-Сергиевой лавре, после чего Чихачёв исцелился, и у мощей свт. Димитрия Ростовского в ростовском Спасо-Иаковлевском монастыре. 26 окт. того же года, по приезде в с. Покровское, они написали оптинскому строителю прп. Моисею (Путилову) благодарственное письмо. В усадьбе их встретили радушно, в приходской Покровской ц. была возможность еженедельных исповеди и причастия. Но отец Дмитрия вновь стал требовать от него поступления на мирскую службу. В февр. 1830 г., в начале Великого поста, друзья вместе выехали в Кириллов Новоезерский в честь Воскресения Христова монастырь, где жил старец архим. прп. Феофан (Соколов). Сырой климат островной обители привел к ухудшению здоровья Брянчанинова, и в июне того же года родители прислали за ним экипаж и перевезли его в Вологду. В это время в мон-ре проживали буд. послушник Троице-Сергиевой пуст., историограф и письмоводитель дворянин П. П. Яковлев, которого Чихачёв охарактеризовал впоследствии как «деятельного помощника» архим. Игнатия, «образованного, необычайно трудолюбивого, добросовестного», и с которым подружился, и А. Ф. Комаровский (впосл. Новоезерский игум. Феофан). Чихачёв оставался еще нек-рое время в мон-ре и познакомился с прибывшим туда 20-летним юношей из купеческого звания П. Д. Мясниковым, буд. настоятелем Угрешского во имя святителя Николая Чудотворца монастыря архим. прп. Пименом. В авг. 1830 г. Чихачёв оставил Новоезерский мон-рь и, получив небольшое пособие от Яковлева, пешком отправился на родину, в Псковскую губ. Через 2 недели он остановился в Никандровом в честь Благовещения Пресвятой Богородицы монастыре. Особое впечатление на него произвели чин монастырского богослужения и киевский распев, которому он стал учиться на клиросе с братией (впосл. он внедрил этот распев в обиход Троице-Сергиевой пуст.). Родители прислали за ним престарелую тетку, к-рая уговорила его ехать домой. Дома, как писал М., «сталкивалась сама любовь с любовию же…»: родители просили его поступить на светскую службу, но тот отвечал: «Ради Христа надел и ношу это платье, зачем же для угождения миру и родным сниму его?» (Соколов. 1915. Ч. 1. С. 95). Ок. года он жил то у родителей, то в Никандровой пуст., настоятель которой намеревался постричь его и возвести в сан диакона. Родители противились решению сына уйти в мон-рь, но не проявили такой непреклонности, как Брянчаниновы, и выделили ему его часть наследства.

Между тем в 1831 г. Брянчанинов был пострижен в малую схиму с именем Игнатий, рукоположен во диакона и иерея и 6 янв. 1832 г. назначен строителем Григориева Пельшемского Лопотова в честь Собора Пресвятой Богородицы монастыря, к-рый до этого предполагалось упразднить из-за полного запустения. Примирившись с родителями и навестив любимую сестру Ольгу, а затем родственников ее жениха - Кутузовых в Ярославской губ., в Пельшемскую обитель прибыл и Чихачёв. Иером. Игнатий построил настоятельский корпус, в к-ром предусмотрел келью и для своего друга. М. свидетельствовал: «Теперь у него попечение о целом общежитии было, следовательно, силы сердечной любви распространялись не на одного меня, а на всех чад его» (Жизнеописание еп. Игнатия. 2002. С. 86-87). Здесь Чихачёв тайно был пострижен своим другом в рясофор, «радуясь и благодаря всей душой Господа за то, что Он сподобил его хотя и малого, но ангельского образа» (Соколов. 1915. Ч. 1. С. 109). Он стал деятельным помощником настоятеля, собрал отличный хор, привлекший в обитель богомольцев. В «Записках» М. рассказывает о видении жившего близ обители благочестивого поселянина Карпа. Прп. Григорий Пельшемский явился Карпу и, слыша жалобы братии на строгость дисциплины при о. Игнатии, свидетельствовал, что «настоятель делает, как надо, и, если пребудет в заповедях Божиих до конца, причтен будет с нами». Тому же Карпу было откровение, что иером. Игнатию будет вверена ц. Св. Троицы близ С.-Петербурга (Жизнеописание еп. Игнатия. 2002. С. 88-91).

Летом 1832 г. М. уехал на родину на свадьбу сестры. По дороге он побывал в Юрьевом новгородском монастыре, где был радушно принят архим. Фотием (Спасским) и познакомился с его духовной дочерью графиней А. А. Орловой-Чесменской. Графиня, много слышавшая о молодых подвижниках, «обласкала Чихачева, пожертвовала несколько книг для Лопотова монастыря и 800 руб. денег и отправила его на свой счет в Вологду». С тех пор друзья пользовались расположением Орловой-Чесменской до самой ее кончины (1848). Старанием св. Игнатия на ее пособие в Лопотовом мон-ре были построены 2 деревянных братских корпуса, обновлена церковь, пополнена ризница. 28 янв. 1833 г. иером. Игнатий был возведен в сан игумена. Заботясь о слабом здоровье друга, М. поехал в столицу хлопотать о его перемещении в местность с более здоровым, чем в болотистой округе Лопотова мон-ря, климатом, напр. в Псковскую епархию. Однако в С.-Петербурге деньги, которые он взял на дорогу, были израсходованы. Узнав о его критическом положении, Орлова-Чесменская поселила его в своем доме и взялась хлопотать о деле, но Псковский архиеп. Мефодий (Пишнячевский) и С.-Петербургский митр. Серафим не нашли места для игум. Игнатия в своих епархиях. По совету графини М. обратился к Московскому митр. свт. Филарету (Дроздову), который пребывал на Троицком подворье в С.-Петербурге. Он сказал, что слышал о деятельности игум. Игнатия, и сам предложил перевести его в подмосковный Угрешский мон-рь, на что было подготовлено и направлено в Вологду решение Синода. 10 нояб. того же года по состоянию здоровья игум. Игнатий был переведен в Угрешу.

Свт. Филарет в разговоре с имп. Николаем I, к-рый сетовал на обмирщение монашеской жизни, упомянул об игум. Игнатии и о послушнике Чихачёве (по др. данным, сведения о них были доведены до государя через Орлову-Чесменскую). Государь вспомнил набожных и благочестивых юнкеров-пансионеров. В нач. дек. 1833 г. игум. Игнатий был представлен ему и в кон. дек. получил назначение вместе с М. в пришедшую в запустение Троице-Сергиеву Приморскую пуст. близ С.-Петербурга. М. стал ближайшим помощником настоятеля, возведенного в сан архимандрита. 5 янв. 1834 г. оба друга и келейник Иван Малышев (впосл. архим. Игнатий) прибыли в обитель. По свидетельству М., первоначально настоятель и 5 чел. братии, в т. ч. он сам, поселились в 2 комнатах инвалидного дома графов Зубовых. В ремонте Сергиевской ц., настоятельского корпуса и возобновлении трапезной игумену и М. помогли их инженерная специальность, а также способность свт. Игнатия, по слову М., «окружать себя людьми со способностями и силами»; продолжала оказывать помощь и графиня Орлова-Чесменская. «Передавалось все,- писал Чихачёв,- чрез мои руки без счета, а я не почитал нужным считать, но предоставлял все настоятелю и Богу, воздающему всем и каждому из нас обильно благами» (Соколов. 1915. Ч. 1. С. 132). Часть пожертвований он раздавал бедным. При поступлении в мон-рь в 1834 г. М. передал архимандриту все свое состояние - 40 тыс. ассигнациями (в др. источниках - 50 тыс.) р., что помогло улучшить состояние садоводства и сельского хозяйства обители.

Летом 1834 г. имп. Николай I неожиданно посетил Сергиеву пуст. Встретив М., он обнял и расцеловал его, назвал «моим монахом», подробно расспросил о жизни друзей. «Монастырский хлеб… тебе пошел впрок»,- обратился он к М. (Жизнеописание еп. Игнатия. 2002. С. 100). Государь пожелал, чтобы архимандрит и М. вместе с братией Александро-Невской лавры и митрополитом приезжали во дворец для «славления Христа», что вошло затем в традицию. Нестяжательному М. для этих поездок приходилось надевать чужую рясу. Летом 1836 г. обитель стала первоклассной, был установлен строгий порядок богослужения, наладилась внутренняя дисциплина братии, число которой увеличилось с 13 до 42 чел.

Игум. Игнатий и М. сохраняли свои связи в придворных кругах (напр., 6 янв. 1840 г. они посетили франц. посланника А. Г. П. де Баранта, что вызвало неудовольствие светской власти). Это позволяло преодолеть недоброжелательное отношение со стороны церковного управления, особенно в 1845-1848 гг., во время фактического управления епархией викарного еп. Нафанаила (Савченко). М. вспоминал, что когда из консистории последовали 3 трудновыполнимых указа, то через наследника - буд. имп. Александра II Николаевича и С.-Петербургского ген.-губернатора А. А. Кавелина удалось добиться от императора их отмены. По свидетельству М., только в 1848 г. по воле императора, после отпуска, проведенного в Бабаевском монастыре, свт. Игнатий вернулся к управлению пустынью (Соколов. 1915. Ч. 1. С. 170-171; Жизнеописание еп. Игнатия. 2002. С. 107-108, 170).

Племянница М., М. П. Чихачёва (1808-1891), фрейлина имп. Марии Феодоровны, была замужем за Кавелиным. Во время гастролей в столице в 1844 г. итал. тенор Дж. Б. Рубини встретился в ее доме с Чихачёвым. Рубини исполнил для него несколько своих лучших арий, после чего тот в ответ, сам себе аккомпанируя, спел фрагмент духовного концерта. «Рубини пришел в восхищение и сказал, что он в жизнь свою не встречал такой удивительной октавы и жалеет, что лучшие композиторы не знают о существовании этого голоса». На это М. ответил, что его голос не пропадает: «Я им пою Богу моему дондеже есмь». Фраза эта понравилась имп. Николаю I. Генерал-лейтенант, начальник Военно-юридической академии П. Ф. Фермор (1810-1888), к-рый учился почти в одно время с Брянчаниновым и Чихачёвым, был женат на другой племяннице М., А. М. Чихачёвой (1824-1887). Супруги были похоронены в Троице-Сергиевой пуст.

39 лет М. исполнял клиросное послушание (с 1834 он был головщиком на правом клиросе), по словам прп. Пимена (Мясникова), «ничего не желая и ничего не добиваясь», отличался прекрасным знанием устава, «столпового» пения, у него были превосходные данные музыканта, чтеца и певца. Формированию профессионального хора на 1-м этапе активно помогал композитор прот. П. И. Турчанинов, к-рый до 1841 г. проживал в соседней Стрельне и написал для хора неск. своих лучших произведений. Обладая редким низким голосом, М. занимался с чтецами и хором, к-рый стал образцовым и выступал в торжественных случаях вместе с Придворной певческой капеллой. Особенно запомнились в его исполнении песнопения «Совет превечный», «Дал еси достояние боящимся Тебе, Господи» и «Христос воскресе». Впосл. в хоре М. пел тенором послушник, буд. настоятель пустыни (1901-1915) архим. Михаил (Горелышев).

В кон. 1855 г. архим. Игнатий начал хлопотать о возможном уходе на покой в «благословенную Оптину» вместе с М. и келейником Иоанном, даже предлагая планировку будущих келий для всех троих (письмо от 10 нояб. того же года), однако в 1857 г. получил назначение на Кавказскую и Черноморскую кафедру. М. по болезни так и не сумел навестить друга в Ставрополе: «Я и сам находил твою поездку сюда излишнею,- отвечал ему еп. Игнатий 27 июня 1860 г.- Мы не мирские люди! Разговору у меня с тобою хватило бы только на пять минут. Гораздо лучше внимать себе, не оставляя места, данного Богом для спасения» (Письма свт. Игнатия к М. В. Чихачёву. 2007. С. 541).

В новой епархии не было мон-рей, а Троице-Сергиева пуст. при архим. Игнатии (Малышеве) оставалась такой же, как была: покидать ее для М., готовившегося к 60-летию принять великую схиму (когда это было законодательно разрешено), не имело смысла. Только в 1860 г. «отставной подпоручик Чихачев» был официально определен послушником пустыни и 20 дек. того же года пострижен в мантию архим. Игнатием (Малышевым) с именем Мисаил (ЦГИА СПб. Ф. 1883. Оп. 1. Д. 104; Оп. 8. Д. 7).

После ухода свт. Игнатия на покой со Ставропольской кафедры (5 авг. 1861) и переезда в Бабаевский монастырь в окт. 1861 г. М. посетил своего друга. До этого свт. Игнатий просил М. прислать сведения о Задонском и Калязинском мон-рях, выбирая место своего пребывания (17 февр. 1860). Это была их последняя встреча. Пробыв ок. месяца у свт. Игнатия, М. «по общему совещанию и согласию» остался в Сергиевой пуст. «Болезнь ноги с 1859 г., не допускающая переносить сквозного ветра... и служба продолжительная, пустынная, мне сделались невыносимы. Перейти туда - значило бы прибавить собою ни к чему не способного инвалида, нуждающегося в содержании, прокормлении и прислуге. Итак, живем каждый на своем месте, довольствуясь взаимным расположением душ и перепискою» (Соколов. 1915. Ч. 1. С. 134-135).

В течение 7 лет М. нес «послушание корреспондента» (по словам еп. Игнатия в письме от 15 янв. 1860) - писал святителю о делах в мон-ре и епархии, а также о его духовных учениках. Письма М. почти не сохранились, частично опубликованы 47 писем свт. Игнатия 1830 и 1859-1867 гг. «Спаси Господи за всю любовь твою ко мне, грешному»,- отвечал преосвящ. Игнатий. Он свидетельствовал о своем нездоровье и неоднократно утешал друга в его болезни: «Теперь твоя очередь похворать... с терпением и самоукорением; болезнь многому доброму учительница» (27 авг. 1859) (Там же. Ч. 3. С. 262; Письма свт. Игнатия к М. В. Чихачёву. 2007. С. 537). Он делился с другом тем, что работает над «Словом о смерти» как опытом своих аскетических трудов и «Правилами для наружного поведения новоначальных и о душевном делании для новоначальных» (10 авг. 1860) и сделал печальные выводы о церковной жизни: «Подвигов нет, истинного монашества - нет, руководителей - нет, одни скорби заменяют собой все» (14 июля 1859); «Не от кого ожидать восстановления христианству! Сосуды Святого Духа иссякли окончательно повсюду, даже в монастырях, этих сокровищницах благочестия и благодати» (14 нояб. 1864).

«Не будь у меня такого друга, который и благоразумием своим меня вразумлял, и душу свою за меня всегда полагал, и вместе со мною всякое горе разделял, не уцелел бы я на этом поприще... мученичества добровольного и исповедничества»,- писал М. «Самые действия его, архимандрита Игнатия, были непонятны многим… тем более мне, простаку. В нем вмещалось многое… то есть глубокое знание писаний Святых Отцов с монашеским деятельным опытом… тонкое постижение нравов, знание человека со всеми его причудливыми немощами, умение… проникать в умысел. При таком искусном руководителе все с Божией помощью улаживалось, все вынесено: и сносное и казавшееся по немощи человеческой несносным» (Жизнеописание еп. Игнатия. 2002. С. 105; Соколов. 1915. Ч. 1. С. 142-143, 159).

21 мая 1866 г., в день памяти своего небесного покровителя, св. кн. Михаила Муромского, М. принял великую схиму. В записке, озаглавленной «Изложение причин желания моего пострижения в схиму», М. указал причины этого шага: «1) веруя со Святою Церковию, что это есть второе крещение, желаю сподобиться отпущения всех грехов моих, имея уже печать смертной болезни на ноге. 2) Самый образ схимы и облечение в него отводит от многих случаев развлечения и молвы. 3) Показать пример имеющим превратное понятие, будто бы облеченный в схиму обязан жить в гробе и никакого не исполнять послушания. 4) Предлагая причины эти на рассмотрение кому следует, полагаюсь на благоусмотрение их, ища не своей воли, а воли Божией чрез них… Теперь буду и должен ожидать переселения из здешней жизни, и кто весть,- как оно последует. Оттуда уже не напишешь и не скажешь ничего, потому прошу всех: помяните в своих молитвах бедного странника земного - Михаила схимника, да и, вас помянув, Господь исполнит всякого блаженства здесь, и там, где нет болезни, ни печали, но жизнь бесконечная во веки веков. Аминь» (Соколов. 1915. Ч. 1. С. 135; Шафранова. 2007. С. 532).

М., отличаясь чрезвычайной скромностью и склонностью к уединению, предпочитал находиться в «тени» свт. Игнатия, умалчивать о своих духовных подвигах и не стремился к иерархическим степеням. К концу жизни он отказался от единственного утешения в своей бедной келье - фисгармонии, на которой исполнял церковные мелодии. М. первым являлся на богослужения и до конца не уходил с них, несмотря на рану на ноге. По свидетельству прп. Пимена, был «роста весьма высокого, видный и красивый… весьма добр, обходителен, простосердечен и ко всему временному и мирскому совершенно беспристрастен и равнодушен… Единственный его недостаток… это слабость характера и неимение собственного своего суждения, почему и в старческих… летах он остался в этом отношении совершенным младенцем» (Пимен (Мясников). 1877. С. 43-44). Н. С. Лесков подробно, но со мн. элементами художественного вымысла описал историю М., свт. Игнатия и братьев Н. Ф. и П. Ф. Фермор в повести «Инженеры-бессребреники» (впервые: РМ. 1887. № 11; с предисловием и подзаголовком: «Из историй о трех праведниках»).

Сохранилось лишь неск. писем из обширной корреспонденции М. В 1866 г. в одном из писем писателю-охотнику Л. Н. Вакселю) он размышлял: «Кто кому может навязывать свой образ мыслей. Больше полумира имеют подобное тебе понятие о православной Церкви и живут с именем Христиан, особенно Лютеране. Если до сих пор никто не мог разубедиться в таких мнимо здравых положениях, то нечего тут человекам смертным делать... Нуждаюсь в Спасителе, к Которому и прибегаю молясь, моля и Угодников Его оказать мне помощь в деле спасения души, непременно бессмертной, в чем все верующие и неверующие были убеждены естественно… Червяку не до неба, даже и не до земли, а как бы только в земле скрыться. Вот и мне, червяку, пишущему эти строки, перешло уже на седьмой десяток - двух веков не проживешь, глядишь как раз уйдешь на веки невозвратимые. Тогда прощай и ты, возлюбленный мой, и все таковые. Всем не отвергающим крещения и прочих святых таинств, постановленных в православной Церкви, есть отрада - надежда на Пришедшего в мир, чтобы не погубить, а спасти грешников от погибели вечной, а отвергающим все и того не будет, так и должны погибнуть безвозвратно. Пока еще живы, надо вопить к Живому вечно, чтобы избавить от вечной смерти» (Три письма М. В. Чихачёва к Л. Н. Вакселю. 2007. С. 563-565). С архим. Аполлосом (Поповым), бывш. казначеем Сергиевой пуст., он делился мыслью о том, что «относительно Л. Н. [Вакселя] надо молиться вам совокупно, да и его убедить, чтоб он пожелал и сам помолился очень простенько: Господи, дай мне веру в Тебя истинную, не по моему разумению, а по Твоей Святой воле» (Письмо М. В. Чихачёва к архим. Аполлосу. 2007. С. 565-566).

В 1860-1862 гг. в переписке с оптинским иером. Леонидом (Кавелиным) М. высоко отзывался о вышедшей из печати книге прп. Макария Оптинского: «Тут главное внимание обращено на очищение души, на усовершение и спасение внутреннего человека, от которого внешний фарисей сам собою не найдет места». Он радовался возрождению Реконской пуст. силами преимущественно Валаамской братии, но сожалел, что о. Леонид отказался подумать о настоятельстве в ней. Он приводит слова возобновителя пуст. старца Амфилохия, к-рый «скорбел о духе фарисейском братства»: «Если они жили погрешнее… лучше б было, а то как красное яблочко да только снаружи, а копни внутрь - гнилью и пустотою так и отзовется». М. отзывался о ставшем игуменом Глинской в честь Рождества Пресвятой Богородицы пустыни Иувеналии (Половцеве) (впосл. архиепископ): «Далеко пошел, да и еще может уйдет, даруй только Господи во славу Божию!» (Два письма М. В. Чихачёва. 2007. С. 560-561).

В 1860 г. М. составил «Записки» («Собственноручную автобиографию»), излагая «повесть своего обращения ко всемогущему покаянию» от юности до времени пострижения, дополнив их в 1865 г. На основании «Записок» в значительной степени составлены «Жизнеописание свт. Игнатия», ряд других публикаций, включая фундаментальную монографию Л. А. Соколова, но отдельно они не публиковались и утрачены после 1917 г., как и рукопись «Сказания для памяти и пользы души - своей и ближнего». М. оставил также 2 записки - свидетельства о 2 видениях свт. Игнатия, к-рые имели место вскоре после его смерти: «Явление епископа Игнатия А. В. Ж. на 20 день по кончине своей, 1867 года 19 мая, описанное видевшей в Москве» и «Сновидение С. И. С. о епископе Игнатии 1867 года 12 августа в С.-Петербурге». А. В. Жандр увидела свт. Игнатия «в Небесной славе, среди ангельского пения». В сновидении С. И. Снессаревой святитель призывал оставить земные попечения и готовиться к переходу в вечность, заботясь только о душе. Он показал своей знакомой картины смертных мук и небесного блаженства, в котором сам пребывал (Соколов. 1915. Ч. 1. С. 332-338; Из записок М. В. Чихачова. 2007. С. 597-602).

М. был похоронен рядом с алтарем Троицкого собора в часовне в честь Тихвинской иконы Божией Матери (1863 г.; архит. А. М. Горностаев). На стене часовни над могилой было написано: «Добродушный и нестяжательный. Схимник Михаил Чихачёв. Скончался 16 января 1873 года, 66 лет от роду» (Соколов. 1915. Ч. 1. С. 133-134). В 1879 г. в часовне был также погребен схим. Макарий (Макаров), над могилами горели неугасимые лампады. Часовня «трех старцев», как ее называли, была разрушена в 30-х гг. XX в. В 1994 г. по инициативе настоятеля Троице-Сергиевой пуст. игум. Николая (Парамонова) на месте часовни на основе плана пустыни 1886 г. братией проведены раскопки. Было обнаружено 2 полуразрушенных кирпичных склепа с потревоженными останками схимонахов Михаила и Макария. Останки М. были переложены в новый гроб и помещены для открытого поклонения в соборную Сергиевскую ц. возрождающейся с 1993 г. Троице-Сергиевой Приморской пуст.