ОЛЕГ

Главный и практически единственный источник сведений о деятельности О.- древнерус. летописи, прежде всего «Повесть временных лет» (ПВЛ) и Новгородская I летопись младшего извода (НПЛ), к-рые существенно расходятся в определении статуса О., в изображении его деяний и в датировках связанных с его именем событий, включая дату его смерти. Главным различием является соотношение деятельности О. и кн. Игоря: в ПВЛ О. представлен родичем кн. Рюрика («от рода его суща» - ПСРЛ. Т. 1. Стб. 22), опекуном малолетнего кн. Игоря и киевским князем, совершившим поход на К-поль. Согласно ПВЛ, после смерти О. в 912 г. к власти пришел кн. Игорь. В НПЛ О. изображен воеводой кн. Игоря, совершившего неудачный поход на К-поль, осуществившим 2-й поход уже сам. Сообщение о смерти О. помещено под 922 г. Эти и более частные различия породили множество интерпретаций сохранившихся текстов и большое количество реконструкций событий кон. IX - нач. Х в., к-рые основываются прежде всего на том, какому варианту (ПВЛ или НПЛ) отдается приоритет, при этом подавляющее число историков опираются на описание в ПВЛ.

Поход Киевского кн. Олега на Царьград. Миниатюра из Лицевого летописного свода. 70-е гг. XVI в. (БАН. F.IV.151. Л. 1085 об.)По мнению А. А. Шахматова, НПЛ в целом отразила Начальный свод 90-х гг. XI в. и, соответственно, представляет более ранний текст, нежели ПВЛ (Шахматов. 2001. С. 228-243; относительно точным считают отражение Начального свода в НПЛ А. А. Гиппиус (см.: Гиппиус. 2012. С. 47) и ряд др. исследователей). Однако при этом Шахматов считал, что повествования об О.- князе, а не воеводе присутствовали уже в реконструированном им Древнейшем летописном своде 30-х гг. XI в. в составе «Сказания о первых русских князьях» и потому ПВЛ в данном случае содержит более раннюю редакцию сказания об О., нежели НПЛ.

Все даты как ПВЛ, так и НПЛ условны, т. к. хронологическая сетка была внесена в летописный текст не ранее 70-х или 90-х гг. XI в. Все датировки для IX и большей части Х в., за исключением 3 или 4 (Назаренко. 2016. С. 626-627),- результат собственных расчетов летописца, основанных на неск. датах, к-рые заимствованы из визант. источников и касаются собственно визант. истории. Ненадежность летописных датировок побуждает исследователей пересматривать хронологию описанных в этих текстах событий, связанных с О. Так, на основе отождествления О. с Х-л-г-у из «Кембриджского документа» К. Цукерман определил время правления О. как 911-941 гг. (Цукерман. 2007. С. 344-347). В связи с появлением сведений о росах в византийских источниках только в нач. Х в., после почти 40-летнего молчания, у историков вызывает сомнение летописная датировка захвата О. Киева (882): это событие они предлагают отнести к самому кон. IX в. или даже нач. Х в. (Щавелев. «Держава Рюриковичей». 2017). Единственными достоверными и опорными для исторических построений датами являются 2 сент. 911 г. (заключение О. договора с Византией) и 941 г. (нападение на К-поль кн. Игоря и разгром его войска в сент. того же года, засвидетельствованные в визант. источниках - см.: Половой. 1961).

За исключением бесспорного упоминания О. в русско-визант. договоре 911 г. в качестве «великого князя рускаго», от лица к-рого заключался этот договор, визант. источники О. не знают.

С походом О. на К-поль нередко связывают сообщение о росах-дромитах в «Хронике» Псевдо-Симеона при описании событий 904 г. (Symeonis Magistri. 2006. P. 84*-91*, 139*). По обоснованной гипотезе А. Карпозилоса, это сообщение заимствовано из несохранившегося географического (или географо-этимологического) трактата (Карпозилос. 1988. С. 115-117). Как убедительно показал П. В. Кузенков, пассаж о росах «был вставлен на каком-то этапе в текст одной из хроник семейства Симеона Логофета (в виде схолий?), а в редакции Псевдо-Симеона даже вытеснил основное повествование» (Кузенков. 2011. С. 22), в к-ром речь шла или просто имелось упоминание о росах. Однако никаких указаний на то, что в этом месте говорилось именно о походе О., как полагает Кузенков (Там же. С. 25), нет: в сохранившемся тексте рассказывается о войне византийцев на море с араб. адмиралом Львом Триполитом, разгромленным патрикием Имерием в 905/6 г. Более вероятно, что упоминание росов связано не с походом О. (Щавелев. «Держава Рюриковичей». 2017. С. 86-87), а с их участием в событиях 905/6 г. и 910-911 гг. (имп. Константин VII Багрянородный в трактате «О церемониях» (Const. Porphyr. 2012. P. 651) писал об использовании Имерием отряда из 700 росов в морском походе против арабов в последние годы жизни имп. Льва VI Мудрого (886-912): по традиционному мнению исследователей, речь шла о сражении у о-ва Крит в окт. 911, по мнению Э. Арвейлер и К. Цукермана,- о походе в Сирию 910 г. (Ahrweiler. 1966. Р. 113. Note 4; Zuckerman. 2015. Р. 73-91; Роменский. 2017. С. 177)). Лишь в одном источнике, возможно, содержится намек на поход О.: по осторожному предположению А. П. Каждана, в комментарии Космы Иерусалимского на стихи Григория Назианзина упоминается о передвижении моноксил (так обычно назывались в византийских источниках корабли росов) по суше (Каждан. 1991. С. 149-150), что может (но не обязательно) служить отголоском тактического маневра О., описанного в летописи,- перемещения кораблей по земле, чтобы обойти препятствие на воде.

Среди достаточно многочисленных сообщений вост. авторов о русах (росах) начиная еще с IX в. (Ибн Хордадбех) выделяются 3, к-рые соотносятся в историографии с деятельностью О. В кн. «Золотые копи и россыпи самоцветов» (ок. 947-948, переработана в 956) аль-Масуди упомянул 3 «царей (малик) ас-Сакалиба»: ад-Дира (к-рого сопоставляют с кн. Диром - соправителем кн. Аскольда в Киеве (см. в ст. Аскольд и Дир)), al-‘.w.n.g - аль-Олванга (аль-Аванджа; аль-Алунджа; возможны и др. прочтения имени по разным рукописям) и ат-Турка. Второй из них, по сообщению аль-Масуди, имел многочисленное войско и воевал с ар-Румом (Византия), аль-Ифранджем (Франкия) и ан-Нукубард (Ma oudi. 1864. Р. 64; перевод текста см.: Новосельцев. 2000. С. 472; Абу-л-Хасан ал-Мас(?)lsquo;уди. 2018). Имя этого правителя сопоставляется нек-рыми исследователями с именем О. (Новосельцев. 2000. С. 742), а название ан-Нукубард (традиционно интерпретируемое как «лангобарды») - с Новгородом (Vasiliev. 1951. Р. 178-180; ср.: Кузенков. 2011. С. 33). Согласно гипотезе А. П. Новосельцева, сообщение аль-Масуди можно интерпретировать как отголосок столкновения северного и южного княжеств (Новосельцев. 2000. С. 472). Однако ненадежность чтения и неясность времени, к к-рому относится это сообщение, вызвали иные отождествления этого «малика славян», в т. ч. с блгв. кн. Чешским Вячеславом (Абу-л-Хасан ал-Мас(?)lsquo;уди. 2018). От отождествления аль-Олванга с О. отказалась и Т. М. Калинина, не поместившая соответствующий текст аль-Масуди в свод известий вост. писателей о Др. Руси (Древняя Русь. 2009. С. 117).

На конец правления О. приходится неск. сообщений о нападениях русов на юж. побережье Каспийского м. (Коновалова. 1999): рассказ ибн Исфандийара в «Истории Табаристана» (1216-1217) о 2 походах - 909/10 и 911/2 гг. (на основании более поздних источников, походы можно датировать временем до 914; см. подробнее: Она же. 2013. С. 212-213, там же перевод текста); обстоятельный рассказ аль-Масуди в кн. «Золотые россыпи» о крупномасштабном походе русов на южное и западное побережья Каспийского м., отнесенный ко времени после 912/3 г. (при этом автор отметил, что точно не помнит дату похода, но указал его продолжительность - 2 года). Получив разрешение хазар. правителя, русы на 500 кораблях (по 100 чел. на борту каждого) прошли из Волги в Каспий, ограбили Табаристан, Гилян, Дейлем и др. области, захватив огромную добычу. На обратном пути они послали, согласно договору, хазар. царю половину награбленного, но в низовьях Волги подверглись нападению хазар. мусульман, стремившихся отомстить за гибель единоверцев; уцелевшие русы попытались спастись, поднявшись вверх по Волге, но были перебиты буртасами и волжскими булгарами (Ma oudi. 1864. Р. 18-24; Древняя Русь. 2009. С. 115-116).

Если повествование аль-Масуди сомнению не подвергается, то походы, упомянутые ибн Исфандийаром, по-разному оцениваются историками. Новосельцев отказывал его сообщениям в достоверности (Новосельцев. 1990. С. 243. Примеч. 491). М. И. Артамонов и др. полагали, что рассказы ибн Исфандийара и аль-Масуди относятся к разным событиям и на протяжении 909-914 гг. состоялось неск. независимых походов русов на Каспийское м. (см. также: Голб, Прицак. 1997. С. 165-167). В. Ф. Минорский считал, что речь во всех сообщениях идет об одном и том же крупномасштабном походе, описанном аль-Масуди, отдельные эпизоды к-рого были отмечены ибн Исфандийаром (Минорский. 1963. С. 150; см. также: Пчелов. 2018. С. 104-115).

Единственный вост. источник, который знает имя Олег (H.l.g.w),- письмо (точнее, копия письма) некоего анонима, подданного хазар. царя Иосифа, к кордовскому ученому и политическому деятелю Хасдаю ибн Шапруту (915-970), написанное в 60-х гг. X в. (по мнению Новосельцева, уже после разгрома Хазарского каганата, см.: Новосельцев. 1990. С. 217) и получившее название «документ Шехтера» (по имени его первооткрывателя в Каирской генизе) или «Кембриджский документ» (по месту хранения; см.: Голб, Прицак. 1997. С. 101-193). В письме сообщается о хазаро-русско-визант. конфликте, имевшем место в правление царя Иосифа и визант. имп. Романа I Лакапина (правил в 920-944). Привлеченный визант. дарами, царь (мэлэх) Руси Х-л-г-у разорил г. Самкерц (предположительно Тмутаракань), затем хазар. войско военачальника Песаха напало на визант. владения, включая Херсон, Х-л-г-у потерпел поражение и был вынужден дать согласие начать войну с Византией, завершившуюся разгромом флота русов. Остатки войска во главе с Х-л-г-у бежали в FRS (интерпретируется исследователями как Фракия - Коковцов. 1932. С. 120) или на юж. побережье Каспийского м. (Голб, Прицак. 1997. С. 164) и погибли, а Русь была подчинена власти хазар. По мнению П. К. Коковцова и Новосельцева, письмо является «литературным произведением, в котором реальные исторические факты довольно свободно перемещаются автором» (Коковцов. 1932. С. 31; Новосельцев. 1990. С. 217).

Имя Х-л-г-у дало почву для отождествления «царя Руси» с О. и для разнообразных толкований и датировок описанных событий (обзор интерпретаций см.: Новосельцев. 1990. С. 216-217; сам исследователь скептически относился к возможности идентификации Х-л-г-у). Основными аргументами в пользу отождествления кроме совпадения имени и определения Х-л-г-у как «царя Руси» (мэлэх) является дата похода О. на К-поль и его смерти в НПЛ (922), а также упомянутое в НПЛ место смерти О.- «за морем» (НПЛ. С. 109). Однако аргументы эти сомнительны. На датировки НПЛ (как и ПВЛ) опираться вряд ли возможно. Гибель О. «за морем» приводится новгородским летописцем как один из известных в его время вариантов («друзии же сказають…») наряду с более предпочтительным - «в Ладозе», где есть его «могыла»; более того, для новгородского летописца естественнее было назвать просто «морем» ближайшее море - Варяжское (Балтийское), нежели Каспийское (Хвалисское), упомянутое в НПЛ один раз в парафразе библейского текста под 1242 г. Имя Олег было одним из немногих сканд. имен, усвоенных древнерус. именословом и распространенных в клане Рюриковичей. Т. о., Х-л-г-у мог быть или младшим родственником О. (Петрухин. 2000), или одним из независимых от Киева правителей восточнослав. политий, существовавших в 1-й пол. Х в., или, наконец, просто предводителем одного из многочисленных отрядов викингов, совершавших походы «на восток» (таких вождей, особенно происходивших из правящих кланов, обычно называли морскими конунгами (sækonungr), что позволяло определить Х-л-г-у как «царя»). В. Я. Петрухин высказал предположение о контаминации в воспоминаниях автора «Кембриджского документа» 2 походов (О. в 907 и кн. Игоря в 941), что могло стать причиной упоминания о греч. огне, погубившем флот Х-л-г-у (см.: Петрухин. [Комментарии] // Голб, Прицак. 1997. С. 220-221). Т. о., вост. источники также ничего не сообщают о самом О. или его деятельности.

Летописные сообщения об О. восходят к устным дружинным преданиям (Халанский. 1902-1903; Stender-Petersen. 1934. S. 91; Рыдзевская. 1978. С. 178-194; Чекова. 1994; Мельникова. 1999). Они группируются вокруг 4 основных сюжетов: утверждения О. в Киеве (в ПВЛ под 882, в НПЛ без даты); подчинения восточнослав. общностей в Ср. Поднепровье (в ПВЛ под 883, 884 и 885, в НПЛ эти статьи отсутствуют); похода на К-поль (в ПВЛ под 907; в НПЛ под 920 - поход кн. Игоря, под 921 - сбор в поход О. и кн. Игоря, под 922 - поход одного О.); предсказанной волхвами смерти «от коня» (в ПВЛ под 912, в НПЛ под 922). Возможно, в устной традиции существовал еще один, не развернутый в летописном повествовании, а только кратко упомянутый в ПВЛ под 903 г., сюжет - о «приведении» невесты (св. кн. Ольги) кн. Игорю, к-рого опекал О. (согласно НПЛ, кн. Игорь сам «привел» себе жену).

Сюжет о захвате О. Киева (по НПЛ кн. Игорем - см.: НПЛ. С. 107) и об убийстве княживших там «бояр Рюрика» (по ПВЛ; см.: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 22-24; Т. 2. Стб. 16-17) Аскольда и Дира воплощен в форме традиц. эпического мотива овладения городом с помощью военной хитрости - переодевания и/или выдачи себя за нейтральное лицо (см.: Орлов А. С. Сказочные повести об Азове. «История» 7135 г. Варшава, 1906. С. 158-159), широко распространенного в т. ч. в Скандинавии (Flateyarbók. 1860. S. 204). Сходный мотив, герой к-рого «князь Русции» Илья отождествляется с О. (Халанский. 1902. С. 331 и сл.), представлен в нем. поэме «Ортнит» (XIII в.; см.: Ortnit. 1964). В летописном изложении мотив «историзирован» и адаптирован к местным реалиям: О. представился купцом, к-рый плыл «в греки»; сообщается о местоположении курганов Аскольда и Дира во времена летописца. Летописец кон. XI - нач. XII в. дополнил текст «легитимирующим» замечанием о завоевании О. вместе с малолетним кн. Игорем Киева: право на власть имеют не «варяги» кн. Рюрика, «бояре» Аскольд и Дир, а представители княжеского рода Рюриковичей. Заявление об этом автор ПВЛ вложил в уста О.: ««Азъ есмь роду княжа», и вынесоша Игоря: «А се есть сынъ Рюриковъ»» (аналогичную фразу, согласно НПЛ, произносит кн. Игорь).

С исторической т. зр. летописный рассказ отражает столкновение 2 отрядов скандинавов за власть над Киевом: уже давно осевшего в Киеве и вновь прибывшего с Севера (Рыдзевская. 1978. С. 175). Сказание имело принципиально важное значение для исторической концепции летописца: с одной стороны, согласно его восприятию прошлого, в Киеве утвердилась «законная» династия князей, к-рая правила и в его время, с другой - вокняжение О. в Киеве рассматривалось им как начало Руси - Древнерусского гос-ва: пришедшее с О. войско, в состав к-рого (по реконструкции летописца) входили словене, варяги и воины из «племен», участвовавших в призвании варяжских князей (чуди, мери, веси, кривичей), получило обобщающее название «русь», а Киев был провозглашен столицей гос-ва («матерью городов русских»).

Группа известий под 883-885 гг. отражает предание (об устном его происхождении свидетельствует сохранение вопросно-ответных формул в тексте ПВЛ: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 24; Т. 2. Стб. 17) о подчинении О. восточнослав. общностей в Ср. Поднепровье - древлян, северян и радимичей, последние из которых ранее платили дань Хазарскому каганату (в НПЛ покорение древлян и уличей отнесено ко времени правления кн. Игоря и помещено после рассказов о его неудачном походе на К-поль и об успешном походе О.- см.: НПЛ. С. 109). Предание, несомненно, имело под собой историческую основу: захватив Киев, О. должен был упрочить свое положение, во-первых, обеспечив экономическую основу для существования и деятельности своего войска, единственным способом для чего было обложение данью (т. е. подчинение) соседних слав. общностей (политий), а во-вторых, установив контроль над Днепровским путем, связывавшим Киев и Новгород (Щавелев. «Племена». 2017). После покорения киевскими князьями восточнослав. «племен» на протяжении 1-й пол. Х в. была заложена территориальная основа Древнерусского гос-ва от Ладожско-Ильменского региона до Ср. Поднепровья и обеспечено экономическое процветание новой военной элиты за счет сбора дани, частично реализуемой на рынках К-поля.

Центральное место в цикле сказаний об О. занимает рассказ о его победоносном походе на К-поль, помещенный в ПВЛ под 907 г. (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 29-30; Т. 2. Стб. 21-22). В НПЛ он читается после описания неудачного похода кн. Игоря под 920 г. (в ПВЛ помещен под 941), целиком заимствованного из «Хроники» Георгия Амартола и Жития Василия Нового (в ПВЛ под 912 тот же текст дополнен пересказом устной традиции - впечатлений участников похода от использования византийцами «греческого огня»); под 921 г. сообщается о сборе войска О. и кн. Игорем, о походе же О. рассказывается под 922 г. (НПЛ. С. 108-109). Летописное повествование имеет сложный состав: в нем переплетены фольклорные (эпические) мотивы, рассуждения самого летописца и фрагменты визант. письменных текстов. Согласно ПВЛ, войско О. состояло из флота и конницы (к-рая далее не упом.; в НПЛ это сообщение отсутствует). Дальнейшее повествование в ПВЛ и НПЛ близко по содержанию, но текстуально не совпадает, за исключением речей персонажей. При появлении флотилии О. византийцы «замкнули Суд» (древнесканд. sund - пролив; сканд. название бухты Золотой Рог, вход в которую перекрывала цепь) и «затворили» город. Тогда О., сойдя на берег, начал грабить окрестности К-поля (описание разбоя в ПВЛ заимствовано из рассказа о походе кн. Игоря под 941), после чего поставил корабли на колеса, а ветер, надувая паруса, погнал их к городу. Испугавшиеся греки предложили О. мир, обещая «дань», какую О. пожелает, и преподнесли ему отравленное вино, к-рое О. отказался пить («бе бо устроено с отравою»). Провидение О. еще больше напугало греков, усмотревших в нем свидетельство сходства О. и вмч. Димитрия Солунского, «посланного на них Богом». О. установил размер контрибуции: по 12 гривен на человека (в составе флота О., согласно ПВЛ, было 2000 кораблей с 40 воинами на каждом), возложил на греков дань, «юже дають и доселе княземъ рускымъ» (только в НПЛ), повесил свой щит на воротах Царьграда в знак победы и заключил «мир» с имп. Леоном (Львом VI Мудрым) и его соправителями (текст договора приведен в ПВЛ). Перед отплытием О. приказал сшить паруса из драгоценной ткани («паволочиты») для кораблей «руси» и полотняные («кропиньны», к-рые вскоре после отплытия были разорваны ветром) для словен. Возвратился О. на Русь с богатой добычей: золотом, драгоценными тканями, фруктами, винами и «всяким узорочьем».

В этом повествовании, историческом в основе, использован ряд эпических мотивов: перемещение кораблей на колесах по суше (см., напр.: Saxo Gram. Gesta. IХ. 4.21. Р. 259; Саксон Грамматик. Т. 1. С. 330; Haralds saga Sigurđarsonar, kap. 58 // Snorri Sturluson. 1951. Bd. 3. Bls. 139-140; о др. аналогиях см.: Пчелов. 2018. С. 72-75); отказ от отравленного вина (пищи) (см., напр., в исл. «Саге об Эгиле Скаллагримссоне» - Egils saga. Kap. 44); щит на воротах К-поля в знак победы (см. напр.: Óláfs saga Tryggvasonar. Kap. 85 // Snorri Sturluson. 1941. Bd. 1. Bls. 333; Рыдзевская. 1978. С. 183); противопоставление качества (цвета, размера) в данном случае тканей, из которых изготовлены паруса для кораблей «руси» и словен флотилии О. (см.: Рыдзевская. 1978. С. 182-183).

Устное предание о походе О., изложенное, вероятно, в сильно сокращенном виде (Там же. С. 179), было дополнено летописцем различными по происхождению текстами. Описание в ПВЛ зверств, чинимых войском О. в окрестностях К-поля, частично совпадает с описаниями в НПЛ походов кн. Игоря под 920 г. и О. под 922 г., за исключением упоминания о перекрытии залива Золотой Рог (входа в Боспор, как полагает Кузенков - см.: Кузенков. 2011) и о «затворении» К-поля - эти описания основаны на рассказе о походе кн. Игоря 941 г. в ПВЛ.

Греки сравнивают кн. Олега со св. Димитрием Солунским. Миниатюра из Лицевого летописного свода. 70-е гг. XVI в. (БАН. F.IV.151. Л. 1088 об.)К тексту Начального свода, видимо, относится сопоставление О. с вмч. Димитрием Солунским (дословно совпадает в ПВЛ и НПЛ), к-рое следует за эпизодом с отравленным вином: «И убояшася греци и рѣша: «Нѣсть се Олегъ, но святый Дмитрей, посланъ на ны от бога»». Оно противоречит контексту повествования: вмч. Димитрий считался покровителем Фессалоники и в целом византийцев, помогал им побеждать на поле брани (напр., являлся на белом коне впереди визант. войска и вел его на врагов), тогда как О. выступает не просто противником, но победителем греков. Источник этой фразы неизвестен, но, очевидно, она была включена в летопись не позднее 90-х гг. XI в. и читалась в Начальном своде. По наиболее вероятному предположению И. Чековой, комплиментарная параллель О.- вмч. Димитрий вряд ли может восходить к визант. источнику. Она полагает, что популярность вмч. Димитрия на Руси уже в XI в. и представление о нем как о покровителе рус. воинов могли подсказать составителю Начального свода (или летописцу более раннего времени) ввести в текст эту параллель, к-рая возвеличивала О. в глазах христ. аудитории (Чекова. 1994. С. 76).

Историческая оценка похода О. на К-поль колеблется от отрицания достоверности рассказа о походе (наиболее подробно см.: Grégoire. 1937 (считал и самого О. мифическим персонажем); Dolley. 1949; см. также работы С. Франклина и Дж. Шепарда, и др.) до признания историчности как самого похода (обстоятельную критику аргументации А. Грегуара и обоснование реальности похода см.: Ostrogorsky. 1940; Jenkins. 1949), так и приведенной в ПВЛ его даты (напр., см.: Сахаров. 1980. С. 104 и др.; обзор историографии см.: Vasiliev. 1951; Кузенков. 2011. С. 8-11). В совр. историографии преобладает мнение о том, что поход О., описанный под 907 г. в ПВЛ, имел место в действительности и был удачным (хотя, возможно, и не столь опустошительным, как он представлен в летописи - Vasiliev. 1951. Р. 224-225), иначе вряд ли византийцы согласились бы на выгодные для Руси условия договора 911 г. (Литаврин. 2000. С. 64). А. А. Васильев, М. Я. Сюзюмов, С. А. Иванов указывали на то, что именно этот договор имел в виду Лев Диакон, излагая речь имп. Иоанна I Цимисхия к кн. Святославу Игоревичу, в к-рой он напомнил, что его отец, кн. Игорь, «презрев клятвенный договор», напал на К-поль (Leonis Diaconi. 1828. Р. 106; Лев Диакон. 1988. VI. 10. С. 57). Однако и Лев Диакон, упоминая договор (возможно, 911 г.), ничего не сообщал о предшествовавшем договору походе.

Наиболее существенным является вопрос о целях и датировке похода. Общепринятой является оценка похода как грабительского набега, возможно с целью обеспечить выгодные условия для торговли на недавно открытых русами рынках Византии, прежде всего К-поля (Сахаров. 1977). Наряду с этим высказано предположение о том, что поход О. был не вражеским набегом на К-поль, а, напротив, дружеской акцией, сопряженной с оказанием помощи византийцам в их борьбе с арабами; выдающиеся заслуги войска О. (или демонстрация им силы из-за недовольства условиями найма) были вознаграждены заключением выгодного для О. договора (Роменский. 2017).

Сомнения в датировке похода 907 г. вытекают из общих соображений о недостоверности летописных дат. Большинство историков-русистов соглашаются с датировкой похода в ПВЛ (Сахаров. 1977; Он же. 1980. С. 104; и др.). Византинисты склонны относиться к этой дате более осторожно. Г. Г. Литаврин отметил отсутствие убедительных данных для установления даты похода О. (Литаврин. 2000. С. 65). Предполагая, что схолия в «Хронике» Псевдо-Симеона о росах-дромитах находится в том месте, где текст наряду с описанием событий 904 г., по их мнению, должен был содержать рассказ о походе О., В. Г. Васильевский, Р. Дж. Х. Дженкинз и П. В. Кузенков предложили датировать поход 904 г. (Васильевский. 1916. С. CXXVIII; Jenkins. 1949. Р. 404; Кузенков. 2011. С. 15-25). Подтверждает датировку похода 904 г., по мнению Кузенкова, состояние византийско-болг. отношений, резко изменившееся в 904 г., когда (вероятно, в авг.) был заключен мирный договор с царем Симеоном: после этого проход по болг. территории конницы О., упомянутой в ПВЛ, был бы невозможен, а плавание мимо болг. побережья - затруднено (Кузенков. 2011. С. 14, 25). Между тем сообщение о сухопутном войске О., по всей видимости, заимствовано из повествования о походе Игоря в 941 г. и вряд ли может служить опорой для датировки 904 г.; осложнено из-за отсутствия стоянок, но не невозможно было и плавание мимо болг. берегов. Т. о., датирование похода О. 904 г. возможно, но не представляется достаточно обоснованным, так же, как не поддается верификации и его датировка 907 г., по-видимому, вычисленная летописцем на основании рассказа о смерти О. через 4 года на 5-й после его возвращения из похода на Царьград (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 38). Единственным надежным terminus ante quem является дата заключения русско-визант. договора - 2 сент. 911 г.: поход должен был состояться ранее.

В совр. историографии считается, что включенный в ПВЛ текст договора О. с визант. императорами Львом VI, Александром и Константином VII Багрянородным был переведен в кон. XI в. с греч. копийного списка и использован автором ПВЛ, поместившим его под 907 и 912 гг. Вопрос о том, был ли заключен один договор (2 сент. 911), текст к-рого составитель ПВЛ разбил на 2 части, или 2 договора (что принято большинством исследователей) - «полевой», завершивший поход (907), и окончательный, полноформатный (911), остается дискуссионным (см.: Сахаров. 1980; Литаврин. 2000. С. 61-153). Наряду с беспрецедентно выгодными для Древнерусского гос-ва условиями торговли в Византии (право беспошлинной торговли и др.) договор предусматривал защиту купцов и их собственности (в т. ч. береговое право), а также включал ряд политических статей (установление мирных отношений, обмен посольствами, свободный наем визант. властями воинов-русов) и дипломатических процедур (обмен клятвами и др.).

Завершает цикл повествований об О. предание о его смерти «от коня», предсказанной волхвами: О. отсылает от себя коня, но после похода на К-поль возвращается к останкам коня, наступает на его череп и умирает от укуса змеи, выползшей из черепа. Сюжет имеет многочисленные фольклорные и лит. параллели (см.: Халанский. 1902-1903; Stender-Petersen. 1934; Рыдзевская. 1978. С. 185-194), наиболее близкая - судьба Одда Стрелы в одноименной древнеисл. саге (Örvar-Odds saga). Сюжет в целом сложился на Руси в сканд. дружинной среде, а затем был принесен в Скандинавию возвращавшимися на родину варягами. На Руси предание сохранилось в неск. вариантах. Согласно ПВЛ, О. умер в Киеве, где и был похоронен, по НПЛ - «иде Олегъ к Новугороду, и оттуда в Ладогу… есть могыла его в Ладозе» (НПЛ. С. 109). Видимо, ПВЛ сохранила киевский (официальный) вариант сказания, тогда как новгородский летописец привел ладожско-новгородскую его версию. Однако в Новгороде бытовали и др. его варианты: «Друзии же сказають, яко идущю ему за море». Уход О. «за море» противоречит началу повествования: О. получает предсказание, находясь в Киеве, в Киеве же он оставляет своего коня и только здесь и может встретить свою смерть; этот вариант роднит сказание с историей Одда, к-рый из Гардарики возвращается в заброшенную усадьбу приемного отца в Норвегии, где он получил предсказание и где находятся останки убитого им коня. Еще одна параллель с сагой содержится в Устюжском летописном своде 1-й пол. XVI в.: О. приказал убить коня, как и Одд в саге (ПСРЛ. Т. 37. С. 19). При всей близости сюжетов о смерти О. и Одда Стрелы их интерпретация существенно разнится: в древнерус. традиции сказание представлено летописцами как исторически достоверное, тогда как в Скандинавии оно сохранило изначальные (а возможно, и впитало новые) мифоритуальные мотивы (Мельникова. Сюжет смерти. 2005).

Кн. Олег у останков своего коня. Миниатюра из Радзивиловской летописи. Кон. XV в. (БАН. 34.5.30. Л. 19 об.)В ПВЛ рассказ о смерти О. помещен в статье под 912 г., в к-рой сообщается о заключении им договора с греками и приводится текст договора, в НПЛ - после рассказа о походе О. под 922 г. Учитывая условность летописной хронологии, можно лишь утверждать, что О. скончался после заключения русско-визант. договора.

Сведения о происхождении О., вероятно, были утрачены еще в устной традиции, поскольку они теряли актуальность в славянизировавшейся воинской среде 2-й пол. Х-XI в. Однако отдельные косвенные данные допускают весьма гипотетичные предположения о происхождении О. Насколько можно судить по имеющимся в распоряжении исследователей скудным источникам, имя Helgi в IX-Х вв. было мало распространено. Оно встречается в героико-эпической традиции, связанной с датским и норвежским культурными ареалами (песни о Хельги, Убийце Хундинга, и песнь о Хельги, сыне Хьёрварда, в «Старшей Эдде»), и в именослове Скьёльдунгов - легендарного правящего рода Дании (с центром на о-ве Зеландия) и Норвегии, чьи кланы не находились в родстве со шведско-норвеж. династией Инглингов (Мельникова. Олгъ / Ольгъ / Олег [Helgi] Вещий. 2005. С. 141-143). В шведской антропонимиконе имя Хельги до XI в. не засвидетельствовано. К норвежско-исл. повествовательной традиции, отразившейся прежде всего в викингских сагах, принадлежат все перекликающиеся с эпической историей О. мотивы, основной из к-рых - смерть «от коня». Не исключено, что не только сюжет смерти Одда (возможно, вымышленного героя) основан на сказании о смерти О., но и в целом история Одда восходит к рассказам об О. (будучи дополнена позднее многочисленными эпизодами его викингских подвигов). При этом Одд или реально принадлежал, или был причислен сказителями к известному по другим источникам роду норвежцев, живших на о-ве Хравниста (ныне Рамстад), у входа в зал. Фолла, в Трёндалёге (ныне Трёнделаг). Три представителя этого рода (помимо Одда) стали героями цикла викингских саг (см. Саги о людях из Хравнисты: Сага о Кетиле Лососе, Сага о Гриме Мохнатой Щеке и Сага об Ане Сгибателе Лука). Распространение эпических мотивов в цикле сказаний об О., равно как и наличие имени Хельги в норвеж. именослове, дает нек-рые, хотя и довольно шаткие, основания предполагать скорее норвежское, нежели дат. или швед. происхождение О. При этом родственная связь О. с Рюриком, декларируемая в ПВЛ, не находит никаких, хотя бы косвенных подтверждений. Возможно, сообщение о ней - результат тяги летописцев к выстраиванию генеалогической преемственности первых рус. князей.

Изображение О. князем, по мнению исследователей, отдающих безусловное предпочтение НПЛ, было нововведением автора ПВЛ, к-рый (в отличие от автора Начального свода) был знаком с переводами русско-визант. договоров: заключение договора 911 г. без упоминания кн. Игоря заставило автора ПВЛ радикально переработать текст Начального свода, в к-ром О. изображался воеводой (см., напр.: Стефанович. 2012. С. 194-196). Признание первичности варианта НПЛ (Начального свода) привело к появлению гипотез (хотя и с оговорками) о возможном двоевластии (аналогичном хазарскому) в Др. Руси (обзор проблемы см.: Петрухин. 2009. С. 110-114).

Эта широко распространенная ныне т. зр. оставляет открытым вопрос, почему в Начальном своде О. был представлен в качестве воеводы, хотя в реальности он являлся князем Киевским: титулование О. великим князем в договоре 911 г. (вероятный перевод греч. ἅρχον τῶν ἀρχόντων или μέγας ἅρχον) и отсутствие упоминания Игоря однозначно указывают на княжеский статус О. и его единоличное правление. Нет также оснований полагать, что его статус подвергся изменению в устной традиции, ставшей основой связного нехронологизированного нарратива, к-рый оканчивается крещением равноап. кн. Владимира (Василия) Святославича. Этот текст получил название «Сказание о первых русских князьях» (Шахматов), а в новейшей историографии обычно именуется «Древнейшее сказание» (древнейшее, или нарративное, ядро - см.: Гиппиус. 2012. С. 51, 54, 57, 61; Гимон. 2016. С. 763). Справедливым представляется мнение Шахматова о первичности (исконности) образа О.-князя, а не воеводы, т. е. варианта, представленного в ПВЛ. По мнению Шахматова, выдвижение на 1-й план кн. Игоря и соответственно отведение О. роли воеводы, не связанного родством с кн. Рюриком, принадлежит составителю Начального свода, переработавшему сказание с целью упорядочить генеалогию династии Рюриковичей (Шахматов. 2001. С. 228; см. также: Новосельцев. 2000. С. 470). Основываясь на нелетописных сообщениях о передаче кн. Рюриком власти «сродникоу своемоу» О. (в Новгородской Синодальной кормчей 1281 г.) и о походе «руси» «на царьградъ со княземь своимь олгомь в лодьяхъ» (в Троицком хронографе XIII-XIV вв.), Т. Л. Вилкул предположила, что «вплоть до второй половины XIII в. легенда об Олеге - воеводе князя Игоря - еще не оформилась», она возникла «под пером новгородского летописца» (Вилкул. 2010). Вряд ли правомерно усматривать в О. князя-жреца (Чекова. 1994. С. 78), хотя не исключено, что он наделялся (по крайней мере в дружинной, по преимуществу сканд. среде) сакральными функциями по аналогии с такими же функциями сканд. конунгов (ср.: Петрухин. 2009).

Образ О. в летописи сочетает черты реального исторического лица (киевского князя) и героя скандинаво-русского («варяжского») дружинного эпоса. Этому сочетанию соответствуют имя и прозвище героя, оба восходящие к древнескандинавскому helgi, осмысленному, вероятно, еще в устной, но славянизировавшейся традиции в качестве значащего прозвища (Вещий). Обычно считается, что прозвище объясняется фольклорным мотивом о способности героя определять («ведать») отравленное питье/пищу. Однако фраза о прозвище О. завершает повествование о его походе на К-поль, и определение «вещий» непосредственно не связывается с эпизодом опознавания отравленного вина, что может говорить о более широком значении этого прозвища. Сакральность конунга в сканд. культуре предполагала обладание им удачей, способностью обеспечивать благоденствие («урожайные годы») и мудростью (см. подробно: Мельникова. 2003).

Так как почти все мотивы эпической истории О. использованы в древнескандинавской лит-ре в сюжетах, связанных тем или иным образом с Вост. Европой или непосредственно с Русью, предполагается, что в сканд. традиции они восходят к эпической истории О. (Olrik. 1894. S. 129; Рыдзевская. 1978. С. 181; и др.). Вероятно, дружинные сказания об О. были хорошо известны в Скандинавии, и, хотя имя их героя было забыто на Севере, отдельные мотивы и сюжеты закрепились в устной традиции и использовались в повествованиях о героях-викингах в Вост. Европе.

Особую проблему составляет изображение О. и его деяний в контексте христ. мировосприятия древнерус. летописцев. Нек-рые совр. исследователи усматривают в истории О. христ. мотивы или даже христ. пропаганду (Данилевский. 2004. С. 151). По мнению В. Я. Петрухина, прозвище О. (Вещий) и легенда о его гибели были использованы летописцами с целью показать невозможность языческого «провидения» будущего, т. к. князь не смог предвидеть собственную смерть (Петрухин. 2009. С. 130). Между тем отношение летописцев к языческому прошлому, и прежде всего к О., достаточно сложно и вряд ли однозначно. Составитель ПВЛ представил О. могущественным князем, одержавшим блистательную победу над «льстивыми греками» - христианами; так же изображает его и автор НПЛ (Начального свода). В глазах летописцев О.- положительный герой, которого уместно сопоставить с вмч. Димитрием Солунским. Осуждение же летописцев вызывает не сам О., а те люди, которые посчитали его провидящим будущее, и волхвы, предсказавшие ему смерть «от коня»: «...и прозваша Олга - вѣщии: бяху бо людье погани и невѣигласи» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 32; НПЛ. С. 109). Впрочем, даже общее для ПВЛ и НПЛ порицание людей, прозвавших О. вещим, звучит скорее объяснением причины такого именования, а не прямым осуждением. Тот же оттенок оправдания звучит и в пространной, почти дословной выписке из рус. перевода «Хроники» Георгия Амартола о том, что волхвование совершается «ослабленьемъ божьимъ и творением бесовьским», но «именемъ господнимъ» пророчествовали Валаам, Навуходоносор и др., «убо и не на достоиных благодать дѣтельствует многажды…» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 39-42). Особенно показателен в данном контексте рассказ составителя ПВЛ (в НПЛ отсутствует) о демонстрации послам О. «церковной красоты» и христ. реликвий: «...учащее я к вѣре своеи и показующе им истинную вѣру» (Там же. Стб. 37-38). Рассказ перекликается с повествованием о пребывании в К-поле посланцев кн. Владимира Святославича при выборе веры (под 988) и, по всей вероятности, принадлежит составителю ПВЛ. Благодаря ему для читателя открывается перспектива приобщения к христианству язычников - послов О., а через них - и его самого. Как ап. Андрей Первозванный предрекал славу городу, к-рый будет построен на Днепровских горах, так и О., будучи язычником (имеется описание его похорон по языческому обряду), как и все «людие» в то время, тем не менее прикоснулся к источнику истинной веры. Порицая волхвов и признавая в О. язычника, летописец тем не менее изобразил его «язычником благочестивым», приобщенным к христ. ценностям.