ДУРНОВО

Н. Н. Дурново. Фотография. Нач. XX в.Дурново́ Николай Николаевич (23.10.1876, дер. Парфёнки (Парфёнково) Рузского у. Московской губ.- 27.10.1937, близ пос. Медвежья Гора (ныне г. Медвежьегорск), Карелия), филолог-славист, историк церковнослав., рус. языков, палеограф, диалектолог. Род. в семье церковного публициста и издателя Н. Н. Дурново-старшего. В 1895 г. окончил 6-ю московскую гимназию с серебряной медалью и поступил на историко-филологический фак-т Московского ун-та, учился у Ф. Ф. Фортунатова и А. А. Шахматова. В 1899 г., по окончании курса с дипломом 1-й степени, Д. был оставлен на кафедре рус. словесности для подготовки к магистерскому экзамену. В 1904 г. стал приват-доцентом Московского ун-та, в 1910 г. перешел в Харьковский ун-т. В 1918-1921 гг. являлся профессором Саратовского ун-та, в 1922-1924 гг.- Московского ун-та, в 1924 г. избран членом-корреспондентом АН СССР. В 1924-1928 гг. работал в Чехословакии, изучал закарпатские говоры и в качестве профессора-гостя в ун-те им. Масарика в Брно читал курс лекций по истории рус. языка. После возвращения в СССР в 1928-1930 гг. работал в Минске, в 1928 г. был избран действительным членом новоучрежденной Белорусской АН. В связи с развязанной против Д. идеологической кампанией, приведшей к его исключению из АН Белоруссии, уехал в Москву, где не смог получить постоянную работу. Арестован в 1933 г. по сфабрикованному обвинению в создании контрреволюционной орг-ции «Российская национальная партия» («дело славистов»). В 1934 г. осужден на 10 лет, сослан на Соловки, в 1937 г. был повторно осужден и расстрелян.

В первые годы после окончания ун-та главные исследовательские интересы Д. были сосредоточены на изучении древнерус. лит-ры и фольклора. В 1900-х гг. Д. издал ряд древнерус. памятников: «К истории сказаний о животных в старинной русской литературе» (Древности: Тр. Слав. комиссии МАО. М., 1902. Т. 3. С. 45-118), ««Приветство брачное» Сильвестра Медведева» (ИОРЯС. 1904. Т. 9. Кн. 2. С. 303-350), «Повесть о старце, просившем руки царской дочери» (Новый сб. статей по славяноведению: Сост. и изд. учениками В. И. Ламанского. СПб., 1905. С. 344-357), «Легенда о заключенном бесе в византийской и старинной русской литературе» (Древности: Тр. Слав. комиссии МАО. 1907. Т. 4. Вып. 1. С. 54-152, 319-326) и др. Соч. «Материалы и исследования по старинной литературе. Вып. 1: К истории Повести об Акире» (М., 1915) в 1916 г. было защищено Д. как магистерская диссертация.

Исследователь активно занимался диалектологическими разысканиями. Д. принадлежит 1-й в отечественной лингвистике опыт системного описания отдельного говора - «Описание говора дер. Парфёнок, Рузского у., Московской губ.» (РФВ. 1900. Т. 44. № 3/4. С. 153-216; 1901. Т. 45. № 1/2. С. 227-268; 1901. Т. 46. № 3/4. С. 129-151; 1902. Т. 47. № 1/2. С. 119-151; 1903. Т. 49. № 1/2. С. 297-321; 1903. Т. 50. № 3/4. С. 64-147, 285-297). В 1901 г. Д. вместе с др. учениками Фортунатова (Н. Н. Соколовым, Д. Н. Ушаковым) организовал кружок по изучению истории и диалектологии рус. языка, в 1903 г. преобразованный в Московскую диалектологическую комиссию (МДК) при Отд-нии языка и словесности АН. Трудами комиссии была создана рус. диалектология как научная дисциплина. Д. разработал программы для сбора сведений о рус. говорах, по к-рым обследовались диалекты в губерниях России. На основе этих сведений была создана классификация восточнослав. диалектов и составлена диалектологическая карта рус. языка в европ. части страны. Совместно с Ушаковым и Соколовым Д. издал «Диалектологическую карту русского языка в Европе» (Пг., 1914) и «Опыт диалектологической карты русского языка в Европе: С приложением очерка русской диалектологии» (М., 1915). Диалектологические исследования Д. были обобщены в «Кратком очерке русской диалектологии» (Х., 1914) и в кн. «Диалектологические разыскания в области великорусских говоров» (М., 1917. Ч. 1. Вып. 1; 1918. Вып. 2), к-рая была защищена им как докт. диссертация в Петроградском ун-те в 1918 г.

В области грамматики и общей теории языка Д., развивая идеи московской лингвистической школы, занимался поиском объективных («формальных») критериев разграничения и классификации морфем (единиц морфологии). В программных работах 1-й пол. 20-х гг. «В защиту логичности формальной грамматики» (Родной язык в школе. 1923. № 3. С. 38-42), «Что такое синтаксис?» (Там же. № 4), «О формальной грамматике и логике» (Там же. 1924. № 6. С. 88-93) ученый отстаивал формальный подход к описанию грамматических явлений в дискуссии с Л. В. Щербой, В. В. Виноградовым. На идеях школы Фортунатова был основан и составленный Д. «Грамматический словарь» (М.; Пг., 1924. М., 20012) - первый в России и один из первых в мире словарь лингвистических терминов.

В обширном наследии ученого особое место занимают труды по истории слав. языков, в частности по истории церковнослав. языка, сохраняющие актуальность в наст. время. Как фундаментальные труды Д. (Очерк истории русского языка. М.; Л., 1924. S.-Gravenhage, 1962р; то же // Избр. работы. 2000. С. 1-337); Введение в историю русского языка. Brno, 1927. М., 19692; Русские рукописи XI и XII вв. как памятники старославянского языка // Jужнословенски филолог. 1924. Књ. 4. C. 72-94; 1925/1926. Књ. 5. C. 93-117; 1926/1927. Књ. 6. C. 11-64 (то же // Избр. работы. 2000. С. 391-494); Мысли и предположения о происхождении старослав. языка и слав. алфавитов // Bsl. 1929. Roč. 1. S. 48-85 (то же // Избр. работы. 2000. С. 566-612); Славянское правописание X-XII вв. // Slavia. 1933. Roč. 12. Seš. 1/2. S. 45-82 (то же // Избр. работы. 2000. С. 644-682)), так и его статьи, посвященные отдельным памятникам письменности и языковым явлениям (ср., напр.: К вопросу о языке Киевских листков // Slavia. 1922/1923. Roč. 1. Seš. 2/3. S. 219-227 (то же // Избр. работы. 2000. С. 341-349); Le traitement de *sk dans les langues slaves // RES. 1926. Vol. 6. Fasc. 3/4. P. 216-223 (рус. пер.: Рефлекс *sk в славянских языках // Избр. работы. 2000. С. 383-390); Мюнхенский абецедарий // Изв. АН СССР. Отд-ние гуманит. наук. 1930. № 3. С. 211-221 (то же // Избр. работы. 2000. С. 613-623) и др.), отличаются тщательностью проведенного анализа языкового материала и масштабностью филологической мысли. В основе работ Д. по исторической лингвистике лежит понимание языкового развития как преобразования одной системы в другую. Изменение системы языка ученый рассматривал в контексте влияния на язык социо-культурных факторов.

Используя системный подход при исследовании древнейших восточнослав. рукописей, Д. заложил методологические основы лингвистического анализа древних памятников письменности. В 20-х гг. ученый исследовал и описал «большую часть рукописей московских рукописных собраний, которые можно относить к XI и первой половине XII в. ...и некоторые рукописи 2-й половины XII в., более архаичные по своему письму» (Избр. работы. 2000. С. 392). Полученные результаты были обобщены в статье «Русские рукописи XI и XII вв. как памятники старославянского языка». Обзор 280 памятников XI-XVIII вв., в основном восточнослав. происхождения, с указанием их диалектной принадлежности и с жанровой классификацией был представлен Д. в 1-й гл. кн. «Введение в историю русского языка». Он считал методологически неправильной сложившуюся практику лингвистического анализа письменных источников, когда из рукописей извлекались отдельные примеры, предположительно отражающие живое произношение писцов, при этом не учитывались нормы лит. языка и правописания, к-рыми руководствовались писцы. По мнению Д., именно на выявление книжной нормы должно быть направлено основное внимание историка лит. языка. Говоря о факторах, определяющих орфографическую норму, Д. подвергает критике подход, при котором рассматриваются лишь 2 параметра - влияние живой речи и протографов. По мнению исследователя, «писцы вообще не стремятся к передаче своего личного произношения... не менее ошибочно думать, что сколько-нибудь грамотные писцы стремились к точной передаче написаний своих непосредственных оригиналов». Орфография церковнослав. языка, по мнению Д., определяется, во-первых, усвоенным писцом набором орфографических правил и, во-вторых, особым «книжным, или церковным, произношением», к-рое является посредником между живым говором писца и письменным лит. языком (Там же. С. 644-645, 392).

Новаторский характер имеет разработанная Д. концепция старослав. языка (Sur le problème du vieux-slave // Mélanges linguistiques, dediés au 1-r Congrès des philologues slaves. Prague, 1929. C. 139-145 (рус. пер.: К вопросу о старославянском языке // Избр. работы. 2000. С. 694-700); Мысли и предположения о происхождении старослав. языка и слав. алфавитов). В отличие от господствовавшей младограмматической традиции, рассматривавшей старослав. язык как письменную фиксацию одного из древнеболг. диалектов, Д. считал, что старослав. язык является языком лит., следов., нормированным и его «нельзя отождествлять с... индивидуальным языком или живым говором» (Избр. работы. 2000. С. 567). Старослав. азбуки - глаголицу и кириллицу - Д. интерпретировал как функциональные разновидности одного алфавита. Для реконструкции состава и порядка первоначального слав. алфавита и фонетического значения его букв Д. привлекал, в частности, азбучные молитвы и абецедарии.

Поскольку старослав. язык функционировал в качестве лит. языка у разных слав. народов, он вступал во взаимодействие с местными диалектами и постепенно приспосабливался к ним, приобретая локальные особенности. В результате образовались отдельные слав. «варианты, или литературные диалекты» - церковнослав. язык разных изводов (болгарского, сербского, русского, чешско-моравского). Впосл. церковнослав. язык видоизменялся, Д. писал о «среднем церковнославянском» языке («до эпохи Евфимия Тырновского, Константина Костенечского и Киприана Киевского») и об унифицированном «новом церковнославянском» языке (Там же. С. 697).

Особое внимание исследователь уделил формированию у вост. славян рус. извода церковнослав. языка. В ст. «Славянское правописание X-XII вв.» Д. указывает, что первоначально адаптация старослав. языка осуществлялась на орфоэпическом уровне, когда «старославянский язык... в той или иной мере приспособлялся к местному живому произношению». Это приспособление заключалось в замене тех звуков и звуковых сочетаний, к-рые отсутствовали в местном говоре, звуками, ему свойственными (так, в восточнослав. книжном произношении [ ] в соответствии с праслав. *dj было заменено []). Те звуки и сочетания, к-рые не противоречили фонологической системе живого диалекта, были сохранены (напр., сочетания    в позиции между согласными и в начале слова). Однако орфоэпическая адаптация не устранила противопоставления книжного и живого произношения. Различия между ними обусловлены гл. обр. тем, что «в соответствующих словах и формальных частях слов в литературном языке вместо одних звуков народного говора произносились другие звуки, имевшиеся в этом говоре в тех же положениях, но в других словах» (Там же. С. 648-650) (ср., напр., книжное произношение и как [о] и [е]). По мнению исследователя, именно книжное произношение (а не живой говор), к-рое влияло на орфографию церковнослав. языка, формировало его локальный (в данном случае восточнослав.) извод. Адаптация церковнослав. языка к местным говорам имела место и на морфологическом уровне, но носила частный характер.

На основе анализа обширного рукописного материала Д. впервые поставил и ряд частных проблем истории языка (напр., об условиях различения и   и   см.: Русские рукописи XI и XII вв. как памятники старославянского языка; Спорные вопросы общеслав. фонетики // Slavia. 1927/1928. Roč. 6. Seš. 2/3. S. 209-232 (то же // Избр. работы. 2000. С. 495-541); К истории звуков русского языка // Slavia. 1922/1923. Roč. 1. S. 22-26; 1924. Roč. 2. Seš. 4. S. 599-612 (то же // Избр. работы. 2000. С. 350-367); Славянское правописание X-XII вв.). Осмысление истории церковнослав. языка рус. извода в трудах совр. лингвистов (cм.: Живов. 1984; Успенский Б. А. История русского лит. языка (XI-XVII вв.). Münch., 1987. М., 20023) во многом базируется на выводах Д. (при этом не все предлагаемые Д. интерпретации языковых фактов признаются оправданными).